Ада Родина: " Война, дети и концлагерь..."

Сегодня, 22 июня в России - День скорби. Ровно 70 лет назад началась война, которую не могут забыть до сих пор сотни тысяч людей. Война, унесшая миллионы жизней и сломавшая миллионы судеб.

ИА "Взгляд-инфо" предлагает своим читателям интервью человека, который знает о боли и издевательствах фашистских захватчиков не понаслышке. Председатель Саратовского регионального отделения общероссийской общественной организации Российского Союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей, член союза писателей России Ада Родина со слезами на глазах рассказала о страшных днях ее военного детства. Совсем ребенком она прошла "лагеря смерти", которые навсегда остались в памяти и изменили всю ее жизнь.

- Ада Викторовна, сколько Вам было лет на момент начала войны, и где Вы ее встретили?

- Вы знаете, родилась я 24 октября, но год точный не могу назвать. По паспорту я с 1935 года, а на самом деле, вроде, с 1938. Когда началась война, мне было 3, 5 года. Но вот удивительное дело – я помню "в лицо" все те события. Наверное, детская память запоминает самое страшное, необычное. Я была еще в средней группе садика. Первое, что я увидела - бомбежка. Играли дети на поляне, и вдруг самолеты. Сбрасывали бомбы. Но мы-то не знали что это. Дети постарше кричали: "Вон с самолетов кирпичи кидают какие-то". И вдруг на поляне разрывы. Это происходило в рабочем поселке Любохна Брянской области. Первые жертвы. И что запомнилось на всю жизнь – я впервые увидела убитую лошадь. Естественно, я не могла многого понять.

- А помните ли Вы первую встречу с фашистами?

- Помню. Фашисты шли парадным маршем. Взрослые называли их "чертями". А мы спрашивали: "Где у фашистов роги?". Это было начало дороги. Если сказать страшной – ничего не сказать. Для десятков миллионов людей она стала единожды открыта – на войну. Это дорога в концлагеря. Это то, что невозможно ни осмыслить, ни описать.

- Что объединяло все "лагеря смерти", и какое самое страшное воспоминание тех времен сохранилось у Вас в памяти?

- Характерность одна – немецкие лагеря были направлены на физическое и моральное уничтожение человека.

"Апель-плац" – площадь на которой выстраивали полуголых людей, а по периметру были натренированные овчарки. Если человек падал – на этом его жизнь заканчивалась. Поэтому дети постарше всегда нас, малышей держали. Ничего страшнее оскала этих собак я не видела.

- Сколько людей выжило в этом аду?

- Во всех концлагерях были голод и побои. Людей выстраивали возле крематория – каждого 10 оставляли, а остальных – сжигали заживо. В Санкт-Петербурге живет женщина, которая осталась "сотая" в живых. То есть, одна из сотни. Остальных – или в газовую камеру или в крематорий. Когда сейчас говорят, что в "лагерях смерти" погибло столько-то и столько – это не точные данные. Раньше говорили, что выжил каждый 10-й, потом, что каждый 16-й. Но это без учета тех, которых прямо из эшелона отправили на смерть. Сколько таких на самом деле - никто не знает. И никогда не узнает. Мы еще в 90-х годах получили сведения из "Райзена", что 4 млн, 328 тысяч советских детей было водворено в фашистские концлагеря. Наши давали другие сведения. Но дело даже не в этом. Война - слово страшное. Это значит кровь, гибель, инвалиды, изуродованные люди. Война и дети – еще страшнее. Война, дети и концлагерь – это несовместимо с понятием "человечество".

- Встречалось ли у фашистов проявление гуманности?

- Да. Среди фашистов, как и среди любого народа, были люди, которые помогали. Я лично не сталкивалась с таким, но я знаю, что были многие семьи, которым немцы помогали. Говорили, что у них тоже "киндеры", что их заставили.

Самыми страшными в концлагерях были полицаи. Даже не назовешь, какой нации – все та же сволочь. Вешали, расстреливали, проводили экзекуции – именно полицаи.

Был такой случай: приносят баланду в большой бадье, выливают ее на пол и дети бросаются и лижут с пола эту баланду. Немка стоит рядом, а по спинам детей бьет русская, белорусская, украинская девка.

- Расскажите как вы спаслись?

- Меня спасла Наталья Потачина. Она живет в Любохне. После того, как из донорского барака меня выкинули в ров покойников, женщины, снимавшие одежду с детских трупов, заметили, что несколько ребятишек были еще живы. Меня завернули в тряпки и на телеге с телами вывезли из концлагеря. До окончания войны оставалось два-три месяца. Дальше меня поставила на ноги и выходила литовская семья. Из нее меня забрала тетя.

А вообще были люди, которые спасали детей, рискуя своей жизнью. В Волгограде живет Валентина Рулева, которую четыре раза выкрадывали из концлагерей немки и называли своими именами. У нее четыре немецких имени.

Две женщины с помощью веревки и мешка вытащили 180 детей из концлагеря "Саласпилс".

- Вы верующий человек?

- В войну, когда бомбежки были, летит самолет – нас ставят на колени в винном погребе, и мы молимся. Мы читали молитвы, которые я до сих пор помню. Я не знаю, как сказать – верю я в Бога или нет. Дело в том, что я не отрицаю, потому что не знаю. А вера, на мой взгляд, приходит с молоком матери. Во многих стихах я обращаюсь к Всевышнему и молитвам. Наверное, тот, кто войну видел с самого первого дня, меня поймет.

- Вы бывали на Родине после окончания войны?

- Да. Я ездила в Любохну. Все на моей родине думали, что я мертва. И когда я приехала и привезла свою книгу, Наталья Потачина, прочитав первые 14 страниц моего очерка, сказала: "Как же надо было так поиздеваться над ребенком, чтобы он это запомнил на всю жизнь?". Именно тогда я узнала историю своего спасения. Мне устроили такую встречу, какую не устраивали самым почетным гостям. А недавно я узнала, что одиннадцатиклассники выступили с инициативой признать меня почетным жителем города.

В 1989 году правительство дало нам возможность поехать по своим концлагерям. Когда приехали в "Алитус", я говорю: "Я моложе вас всех, дайте мне возможность провести вас так, как я запомнила". И я привела их на место, где проводили дезинфекцию. Я привела их в бывший концлагерь, где уже базировалась наша часть. Но я не смогла найти барак, в котором была. Мне ответили: "Ада, твой барак – для смертников. Его нет. Не ищи его".

Встречающий командир, обратился к нам: "Дорогие дети ветеранов, мы рады вас видеть…". А мы спросили: "Почему дети ветеранов? Мы бывшие малолетние узники этого концлагеря. Того, где сейчас стоит ваша часть". И тогда он заплакал: "Если бы мне сказали, кого я буду встречать – это была бы другая встреча. Я бы выставил почетный караул".

О нас везде боятся говорить. До сих пор считают, что бывшие малолетние узники фашизма – позор для двух стран. Для той, которая позволила, чтобы ее детей вывезли, и для той, которая это сотворила. Лучше, по моему, и не скажешь.

- Достаточно ли, по Вашему мнению, государство заботится о ветеранах ВОВ и бывших узниках концлагерей?

- Мы самая обездоленная категория людей. 92 процента членов моей международной организации малограмотны. Нам не дали учиться, когда мы вернулись из концлагерей. Расскажу лично о себе. Я поступала в Московский литературный институт имени М. Горького. Я прошла конкурс - все мои произведения, а я уже писала стихи, печаталась в газетах, прошли. Осталось собеседование, которого я не боялась. Но тут мне сказали, что у меня "черное пятно" в биографии. Я спросила, что же это за "черное пятно"? Сколько мне было лет, когда я попала в концлагерь?  На что мне ответили: "А кто будет считать ваши годы? В вашей характеристике – концлагерь. Этого достаточно".

Для того, чтобы получить удостоверение узника и пользоваться льготами, знаете какие трудные пути нужно людям пройти? Мне помогло то, что я была в концлагере с тетей. Она была связной в партизанском отряде. У меня до сих пор хранится подтверждение 1947 года. Там 5 человек: трое партизан и две матери подписались, что моя тетя была в концлагере "Алитусе" и, что с ней была 5-летняя племянница Ада. Мне не надо искать документы в архиве. А люди до сих пор мучаются и до сих пор не могут доказать то, что они были в концлагере.

До сих пор мы не можем добиться бесплатного захоронения, которое имеют и инвалиды, и участники ВОВ. Мы, имея две официальных статьи по постановляющим документам, не можем этого добиться. У нас пенсии на том уровне, что нам не хватает. Если мы покупаем продукты – на лекарства нет денег. Лекарства считаются бесплатными, но тех, которые, например, мне нужны –  нет в списке. И я покупаю их в рядом стоящей аптеке. У меня чистая пенсия - 5 344 рубля. И все. Остальное - льготы. И то, когда я все заплачу – на базаре я хожу мимо ягод и фруктов. И не только я. Все мои братья и сестры по концлагерям так живут.

- А льготы? Они хоть как-то помогают?

- Пользуются участники войны льготами. Но разве в этом дело? Когда боишься одевать ордена. Заслуженные ордена… Когда стоит инвалид войны с палочкой в трамвае, а ему даже место не хотят уступить…

Все по-разному воевали. Пусть сейчас в живых остались те, кто мало был на передовых, в окопах. Но они прошли войну! Они ее ощутили! Они шили обмундирование, они готовили концентраты на фронт, они делали оружие. Почему этим людям надо самим доказывать, что они имеют отношение к чему-то. Почему наша страна стоит на том, что мы сами должны просить? Мы, узники, до сих пор не можем добиться, чтобы мы официально были в законе о ветеранах и получали вторую пенсию. В моем удостоверении стоит громадная печать: "Инвалид войны". Попробуйте, докажите это. Нас везде могут оскорбить. Сколько раз мы обращались. А время идет. Около 400 человек в моей организации уже ушли из жизни. За -последний год скончалось около 100 человек.

- Адэлия Викторовна, а как Вы стали работать в этом направлении? Я имею в виду защита прав и объединение бывших малолетних узников.

- У меня было готово стихотворение "Памяти павшим в концлагере "Алитус". В 1987 году был фестиваль в рамках устного народного творчества. Мне ректор университета, в котором я работала лаборантом, Иван Михайлович говорит: "Посылай на конкурс стихотворение". Я знала, кто будет участвовать, и боялась потерпеть "фиаско", но он настоял. В конце мая 1987 года я уже читала это стихотворение в театре имени Н.Г. Чернышевского, а через два месяца мне вручили диплом союза писателей. После этого я не боялась говорить о том, что была узницей концлагеря. В дни работы первой учредительной конференции обо мне сообщили из Саратова в Киев, откуда ответили, что готовы встретить меня в любое время, лишь бы я приехала и привезла стихотворение. На конференцию было приглашено 250 человек, а приехали более 1,3 тысячи. Все выступали и плакали. Инициатива организации съезда и союза принадлежала Альберту Лиханову и Владимиру Литвинову.

- Насколько успешна работа Саратовского регионального союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей?

- 4 млн, 328 тысяч советских детей были свезены в "лагеря смерти". Вернулись из них менее 400 тысяч. Каждый 16 остался в живых. Я не только руководитель регионального союза. Так же я заместитель председателя Российского и заместитель председателя международного союза бывших малолетних узников фашизма. Успешность, с которой идет по жизни наше Саратовское отделение – это великолепная связь между руководством области, города и нашего совета. Почти 23 года я являюсь руководителем областной организации и 16 лет работаю на международном уровне. За это время я получила награды, которые редко получают даже высокие руководители. Это "Орден дружбы", награда Святейшего Синода Руси "Орден великого благоверного царевича Димитрия Московского и Угличского", "Орден Сергея Радонежского", "Орден святой равноапостольной Ольги". Две награды я получила от Патриарха Алексея второго, третью – от Патриарха Кирилла. Я награждена тремя почетными грамотами Святейшего Синода – так же две от Алексея второго и от Кирилла. У меня два знака губернатора Саратовской области, удостоверение и награда патриота России. Но самая большая награда, я считаю, – 5 марта этого года мне вручили почетную грамоту Президента РФ. Это все не просто так. Я для семьи не живу, для себя не живу. Меня часто приглашают в школы, на мероприятия. Почти во всех районах области я была. Семь лет была советником губернатора при Дмитрии Аяцкове. Если я знаю, что не могу сделать хорошо – я не возьмусь. Мое кредо это дети.

- Сотрудничество с региональной властью Вас устраивает?

- За все годы не было ни одного случая, чтобы мне отказали в просьбе. Меняются министры, мэры и губернаторы. Отношение к нам не меняется. Я не злоупотребляю. Я обращусь только в том случае, если не справлюсь своими силами.

- А как Вы считаете, сегодняшняя Россия смогла бы победить в той войне?

- Положение сейчас у нас очень серьезное. Серьезное в каком плане – молодое поколение, которое должно бы было хранить память о предках, свое древо, как другие национальности - становится фашистами, убийцами… Но все таки в каждом русском человеке живет жилка борьбы за свою Родину, которой нет у других национальностей. В этом я убедилась лично. Не могу сказать, что поколение сейчас плохое. Я все равно не верю, что Россия может быть побеждена кем-то. Одно название нашего государства на иностранцев, которые нас не знают, наводит, с одной стороны, ужас, боязнь, с другой, уважение. Я горжусь тем, что я русская. Война несовместима с понятием "человечество". Будь она проклята. И мы – те, кто еще в состоянии, будем делать все, чтобы в наше молодое поколение вложить добрые чувства. Чтобы они помнили о том, что рядом с ними живет история нашей Родины, а история не переделывается. Она самостоятельна и всемогуща.

- У Вас есть дети, внуки?

- Да. Дочь работает учителем русского языка и литературы в 73-й школе. Директор музея "На детстве моем войны отметина", расположенного в этой школе. Она лауреат Президентской премии. Внуку Роману 27 лет. Он работает в фирме. Сейчас в Канаде.

- Ада Викторовна, в чем для Вас заключается счастье?

- 22 июня – это стена между миром и пропастью. Это то, что во все грядущие времена люди не должны забыть. Я встречаюсь с молодежью бесконечно. Я встречаюсь даже с малолетними преступниками в колониях Энгельса, Маркса, Саратова.

То, что мы пережили - на самом деле есть война. Сколько разрушено деревень, городов. Страдала вся земля, не только люди. Если хотя бы одна моя книга "Шла девчонка дорогой войны" из почти 5 тысяч экземпляров, которые я не продаю, а я раздаю; если хоть одна книга останется на полке или даже среди других книг еще на долгие годы - я буду жить. И если у кого-то из детей, из многих тысяч детей, с которыми я встречалась через 10, 20, 30 лет будет желание рассказать о том, что он когда-то встречался с человеком, который прошел войну с первых до последних дней – я буду жить. Я буду счастлива. Трудно ли мне? Да нелегко.

В настоящее время об Адэлии Родиной снимается документально-хроникальный фильм. Съемки начались в ноябре прошлого года в Москве в дни работы антифашистского конгресса. Шли они всю зиму. Последние съемки были в Любохне. Режиссер картины – директор Саратовского Дома кино Николай Котов.

Фото Юрия Набатова и Алексея Овчинникова