"Это была показная жестокость"

Популярная поговорка о старухе, на которую рано или поздно обязательно найдется проруха, в жизни Владимира Чечина нашла свое особо циничное воплощение. Вряд ли кто-либо из сотрудников, работавших с "легендой саратовской прокуратуры" в разные периоды его блестящей карьеры, мог подумать, что этот матерый волк, мастодонт и один из отцов-основателей саратовской правоохранительной системы под старость лет попадется в руки чекистам на купюрах "банка приколов" под песню "Лесной олень"…

"Проруха" нашла Чечина в образе четырежды судимого отпрыска бизнесмена Николая Бекишова. Он попытался отмазать сынка предпринимателя от уголовного дела, а тот его за его же помощь сдал с потрохами ФСБ. Акела ловушки не просчитал, Акела промахнулся – и за это наказан восемью годами строгого режима и штрафом в три миллиона рублей. Коллегам по мундиру показалась слишком скромной эта оценка "профессиональных заслуг" – они от прокурорских щедрот просили для "легенды" одиннадцать…

 

Правоохранительная система, построенная в том числе и его многолетними усилиями, повернулась к своему создателю задом – маэстро обвинения обвинен в совершении тяжкого преступления. Всю жизнь сажавший за решетку теперь и сам может окончить жизнь за решеткой.

Этот двойной и даже тройной удар не стал для шестидесятипятилетнего прокурора нокаутом. Чувство собственной значимости и железный внутренний стержень за полтора года содержания под стражей его не покинули, уголовное дело и сокрушительное в нем поражение воли не сломило. Тонкий ум и убедительный тембр голоса заставляет даже в таком незавидном положении воспринимать его, по сути уже пожилого и больного на вид человека, как заметную величину.

По письменному обращению супруги осужденного члены ОНК Николай Скворцов и Елена Балаян отправились "в гости" к бывшему почетному работнику прокуратуры проверить состояние здоровья и условия содержания там, куда он и сам всю свою жизнь отправлял "гостить" людей – в СИЗО.

По признанию Чечина, на стадии предварительного следствия и позже, в суде, он по непонятным причинам был лишен возможности донести свою точку зрения по существу предъявленного обвинения, и это существенным образом влияло на его нервное и физическое состояние. Отсутствие подобной возможности является, по мнению Чечина, грубейшим нарушением его конституционного права на защиту, возможно, поэтому он решил восстановить это право в ходе беседы с общественниками и высказаться не только об условиях содержания в изоляторе, но и обо всем, что наболело у него на душе за эти полтора года.

 

Почти в раю…

Балаян: Владимир Анатольевич, как ваше здоровье? Как вы себя чувствуете?

– Здоровье ухудшается, уже было четыре гипертонических криза, все в Нижнем Новгороде, полгода провел в стационаре… Здесь жалоб на медобслуживание нет, лекарства есть, врачи всегда на контакте. Думаю оформлять инвалидность.

Балаян: Как вам условия саратовского СИЗО в сравнении с Нижним Новгородом?

– Я девять лет за колониями и тюрьмами надзирал и знаю, что это такое. Здесь не курорт, но в сравнении с Нижним Новгородом я нахожусь почти в раю. У меня великолепный матрас, великолепное одеяло и подушка и более четырех квадратных метров на человека в камере. Там у меня был один квадратный метр и два месяца в одиночной камере.

Помните, по телевизору – человек с тараканом разговаривал? Так вот я с крысами разговаривал. Через неделю стал понимать, что я их понимаю, а через две – что они понимают меня…

Скворцов: Но вы же, наверное, направляли жалобы в свою защиту?

– Нет, я писал исключительно ходатайства на имя следователя – о переквалификации, о заключении досудебного соглашения, о недопустимости доказательств. Я не насильник, не убийца, и по закону нет никаких оснований содержать меня под стражей. Но суд признал таким основанием мое должностное положение, высокий профессиональный уровень и наличие больших связей среди руководителей правоохранительных органов Саратовской области.

Скворцов: А удовлетворенные жалобы или ходатайства у вас были?

– Ни одного. В суде все мои ходатайства были отклонены как преждевременные, и суд потом к ним не вернулся.

Балаян: На какой стадии дело? Когда апелляция?

– Скорее всего, в феврале. Нарушений масса. Приговор состоит на три четверти из материалов предварительного следствия, как будто никакого судебного заседания и не было…

Балаян: Как вы пережили оглашение приговора? Цифра "восемь" – не из разряда мягких…

– Оглашение приговора я пережил очень тяжело, удар был нанесен очень сильный …

Вся эта показная жестокость, когда пенсионеру запрашивают 11 лет тюрьмы, 12 миллионов штрафа и еще два года ограничение по должности – это смешно, потому что даже при наличии восьмилетнего срока вопрос стоит не "когда я выйду", а "если я выйду". Государственный обвинитель в суде занимался прямой фальсификацией доказательств. Грубейшие нарушения следствия не повлекли за собой возврат дела прокурору, а были покрыты заявлением об изменении обвинения, которое ухудшило мое положение.

 

"Это не моя школа"

Скворцов: Вы говорите – гособвинитель покрыл, гособвинитель фальсифицировал… Но разве это не ваши ученики, не ваша школа?

– Моя школа была не такой. Да, на судебном заседании сидела Бахтеева (гособвинитель Дина Бахтеева. – Ред.), которую я тоже учил. Но я никогда не говорил, что прокурор должен быть, как сказал Владимир Владимирович, женщиной с пониженной социальной ответственностью. Они протащили это дело – судья вынес решение, признав мое активное способствование следствию. Так они за это теперь просят не снизить, а еще усилить наказание...

Балаян: Вы сказали о показной жестокости. В чем причина такого отношения к вам?

– Наверное, продемонстрировать, чтоб другим неповадно было. Мера, на мой взгляд, произвела обратный эффект, потому что демонстрировать надо по закону. С формальной точки зрения они правы, но если копнуть глубже, то это в принципе искажение самой сути правосудия.

Есть теория наказания, согласно которой наказание включает в себя, как суды пишут, восстановление социальной справедливости. А в моем случае получается, что элемент кары превалирует над социальной справедливостью. Понимаете, закон устроен так, что если ты насильник, тут где-то срабатывает принцип Талиона – око за око, зуб за зуб. Убил ты человека – дали тебе 15 лет. Совершил ты преступление, которое никому ущерба не причинило, но причинило каким-то мифическим интересам, подорвало имидж и что-то прочее эфемерное, и за это эфемерное ты получаешь 11 лет.

Я взрослый человек и понимаю, что с теми хроническими заболеваниями, которые у меня есть, я могу в одно мгновение в овощ превратиться, а значит, цели наказания они не достигают.

Балаян: Но вы, тем не менее, не унываете?

– Избави Бог.

Балаян: А что вам дает силы?

– В дни, когда я остался совсем один, мне помогли не сойти с ума две вещи – вера и семья. Да, я виноват в том, что произошло, но могу сказать однозначно, что вины своей по отношению к преступнику, который взяткодатель, не ощущаю. Ведь в чем еще уникальность дела? В том, что потерпевшего в деле о взятке не было в суде! Это незаконно и противоречит теории доказательства и теории преступления, когда взятка есть, а взяткодателя нет…

Балаян: Он же, кажется, в розыске?

– Он в розыске, на нем еще четыре уголовных дела висит.

Скворцов: Содержание под стражей по ненасильственным преступлениям какую цель преследует?

– Показную. Устрашение других, больше ничего.

Скворцов: А помещение в камеру-одиночку – это не подавление личности?

– Очень сильное подавление. Сильнейший психологический удар. В моем случае это получилось отчасти случайно. Было указание – содержать раздельно, вот и содержали. Ведь я могу любое дело развалить, понимаете?

Скворцов: А здесь вы не содержитесь раздельно?

– Нет, здесь у меня нормальные условия.

Не судимы будете?..

Балаян: Вы ожидали, что от вас отвернется главное ведомство всей вашей жизни?

– Вы знаете, не надо смешивать ведомство и отдельных личностей. Ведомство не отвернулось. Я сам был частью этой системы, и прокуратура для меня – это моя жизнь. Я апологет прокуратуры, я посвятил ей кандидатскую диссертацию и никогда не скажу, что я против системы. Это отдельные личности в судебном заседании заявляют, что я враг. Но я не враг. Я не использовал свои должностные обязанности, чтобы достичь преступного результата. Другой вопрос, что некоторые личности оценили это именно так.

Скворцов: Когда вам в сотый раз отказывают в жалобе, незаконно квалифицируют ваши действия и прочее, вы не вспоминаете себя прокурором?

– Я приведу простой пример. Почему люди от меня не отвернулись, почему друзья поддерживают меня? Потому что я так не поступал. Лет пятнадцать я прослужил прокурором, и у меня начался духовный кризис. До меня дошел, наконец, смысл фразы – не судите, да не судимы будете. Понял – гордыня меня заела…

Балаян: Что значит – не судите? Вы же всю жизнь именно что судили.

– Вот именно, но тогда я подумал: что значит – я сужу? Это не я сужу, это моими руками судят, и главное, чтоб это было по справедливости, вот я и старался по справедливости всегда поступать в меру разумения.

Да, у нас много несправедливого, неправильного. Раньше прокурором назначался человек, который работал следователем, помощником, заместителем – проходил всю цепочку. Сейчас у нас часто встречается прокурор, который вообще не держал в руках уголовное дело. Это очень плохо, потому что человек, который никогда не держал в руках уголовное дело, никогда не сможет дать по нему квалифицированного заключения, квалифицировано подписать направление в суд.

Очень сильно понижен уровень ответственности. Следственные органы сегодня практически безнадзорные. Когда в 2007 году создали следственный комитет – это была отличная идея, следствие должно заниматься следствием. Но вдобавок ко всему в процессуальный кодекс внесли изменения по срокам расследования уголовного дела и по уничтожению – я не побоюсь это сказать – влияния прокуратуры на следствие. Раньше сроки свыше двух месяцев – это было ЧП. Сейчас абсолютно немотивированно можно продлевать содержание под стражей сколько угодно, хоть сразу на полгода, как мне.

Почему я спокоен, что у меня нет взятки, которую мне пытаются доказать? Потому что сейчас следователь может совершенно спокойно замечания прокурора игнорировать. И это порождает чувство нигилистичного отношения к закону и к делу. Это развращает людей. Я аплодирую Бастрыкину и Никитину и очень сильно уважаю, потому что они сумели создать структуру, которая работает с нуля. Но у них громадные проблемы с кадрами и с менталитетом следователей, когда следователь знает, что он дело возбудил – и оно лежит.

Вот мое дело было расследовано еще в августе прошлого года – работники ФСБ рассекретили материалы, и дело могли отправить в суд еще тогда. Но я второй год уже сижу здесь, при этом за год меня допросили всего три раза. Все остальное время я просто сижу.

Самое страшное, что и следователь все тоже понимает прекрасно…

Балаян: А что он понимает?

– Понимает то, что нет взятки. Я пока тут сидел, он все это время ездил по другим своим делам – то в Киров, то в Пермь. Экспертизе лингвистической назначили срок 7 месяцев, хотя фактически она проводилась неделю и получилась однозначно ангажированная, с массой нарушений, потому что проводилась в самом СК. Я вынужден был просить адвоката провести дополнительное исследование, экспертиза полностью опровергается, но суд это исследование не учел.

Балаян: И что со всем этим делать?

– Надо восстановить двухмесячный срок.

Скворцов: А вы только сейчас обо всем этом узнали?

– Нет, я знал и раньше. В своей диссертации я говорю о диверсификации полномочий, а вообще органы законодательной инициативы у нас – это генеральный прокурор.

 

Когда Улюкаев – не интересен

Скворцов: В изоляторе как проводите свободное время?

– Изучаю судебную практику, работаю, играю в шахматы сам с собой.

В камере со мной четыре человека, но никто из них в шахматы не играет, приходится самому играть, у меня кандидатский балл был в свое время. В настольные игры – нарды, домино – со мной тоже мало кто играет, потому что я что-то слишком хорошо играю… Телефонные звонки, свидания мне предоставляют. Еще считаю, что в изоляторе давно пора создать видеосвязь.

– Скворцов: А телевизор? Вы следите за громкими делами, за жизнью?

– За жизнью слежу, за делами нет. Принципиально. Я профессиональный юрист, и то, что предоставляется информационно, мне не интересно. Мне совершенно не интересно, как идет процесс по Улюкаеву…

Балаян: А почему вам даже Улюкаев не интересен?

– А чем он может быть мне интересен?

Балаян: Тем, что он громкая личность. Почти как вы для Саратова.

– Ну и что? Извините, пожалуйста, но мне интересно только – почему я сижу? И почему я сижу в шестьдесят пять лет, хотя в связи с возрастом и плохим самочувствием престарелым сотрудникам прокуратуры и их родственникам такую меру пресечения не избирают уже в шестьдесят…

 Балаян: И как вы на этот вопрос отвечаете? У вас нет ощущения, что жизнь вас за что-то наказывает?

– Есть. Только наказывает меня не жизнь, и не люди. Люди наказывают меня неправильно. Но мы же грешим – грех уныния, грех обмана, грех стяжательства. И когда критическая масса накапливается, наступает то, что наступило. А внешние проявления всех этих дел меня особо не интересуют, меня сейчас интересует только состояние моего здоровья и состояние моей семьи.

Балаян: А насколько ваша работа в прокуратуре способствовала накоплению этой критической массы?

– Конечно, способствовала. Я обманывал людей, и всяко было…

Скворцов: Что значит обманывали?

– Да то и значит, что обманывал. Кому-то что-то обещал и не делал – по жизни, но только не по делам, кстати…

Скворцов: То есть были люди невиновные, которые с вашим участием были осуждены?

– Нет. Порой я брал на себя ответственность и направлял в суд дела, в которых были слабые доказательства, но я был твердо убежден, что преступление было. Но я никогда не направлял в суд дела, по которым считал, что человек невиновен. У меня за всю мою жизнь было всего два оправдательных приговора – в 1987 году и 2002-м. И тот человек, в отношении которого был в 2003 году оправдательный приговор, потом написал записку и покончил жизнь самоубийством.

Балаян: То есть как это? Почему?

– Не знаю, может, совесть замучила…

Балаян: А второй приговор?

– А по второму человека оправдал Верховный суд России, и когда я приехал сюда его из первого корпуса освобождать…

Скворцов: А почему вы приехали?

– А потому что так положено было. Гособвинитель должен был приехать и лично принести осужденному свои извинения. Я приехал и принес.

Балаян: Два оправдательных приговора за 28 лет работы – не маловато ли?

– Многовато! Не должно их быть. Не потому, что в суде не доказано, а потому, что в суд направлять не надо. А так в области во времена моей работы пять-шесть оправдательных приговоров в год было – достаточно громких и абсолютно объективных.

Скворцов: Обвинительные приговоры считали? Сколько их, тысячи, миллионы?

– Не миллионы, конечно. Тысячи – да. У нас в области каждый год рассматривалось около 13 тысяч уголовных дел, и за последние пять лет я значительную часть этих дел знал, потому что вел мониторинг дел с проблемами доказывания.

 

Неприкасаемых – нет?

Балаян: Вы говорили о гордыни, а как вы относитесь к тому, что прокуратура сейчас воспринимается как каста неприкасаемых, членам которой все позволено – вести себя в обществе дерзко, ездить без правил, избегать уголовной ответственности за ДТП и многое другое?

– На моем примере можно сделать вывод о том, что прокуратура кастой неприкасаемых не является. (Смеется.)

Да ну нет, прокуратура никогда не была кастой неприкасаемых. Почему создали СК? Потому что была дискуссия, что прокуратура сама расследует дела, сама направляет в суд. Но смею вас уверить, что состояние законности было намного выше, сама прокуратура и чистила свои ряды, нарушение сотрудника никогда не оставалось без внимания, другое дело, что это не выходило за пределы структуры.

Мажористые личности есть в любой структуре, но они там надолго не задерживаются. Неприкасаемых – нет. А истории с машинами, затонированными стеклами и всей этой канителью – это наносное и нетипично совершенно.

Балаян: У вас в пору прокурорства было ощущение, что судьба человека в ваших руках?

– Конечно, было, особенно когда у нас аресты были.

Балаян: Роль палача доставляла удовольствие?

– Никакого абсолютно. Это же жутко тяжело, когда несовершеннолетнего арестовываешь, а мать сидит и рыдает...

"Онегин" на свежем воздухе

Балаян: В изоляторе гулять получается?

– Каждый день прохожу полтора километра минимум, вот уже, видимо, прошел расстояние до Москвы…

Балаян: Как вам это удается здесь?

– Хожу по кругу, по прогулочному дворику на крыше. Нормальные дворики, самое главное – воздух нормальный.

Балаян: Книги читаете?

– Сегодня в три часа ночи читал Уголовно-процессуальный кодекс, перечитывал "Евгения Онегина".

Балаян: "Онегина"? Чего это вдруг?

– А потому что это интересно. Я хорошо владею стихотворными ритмами, размерами, могу "Онегина" наизусть прочитать. Дома библиотека порядка двух с половиной тысяч томов и, наверное, самое большое собрание фантастики в Саратовской области. В СИЗО у человека происходит персеверация мышления – мышление начинает ходить по кругу. Все мысли об одном и том же – о деле, и очень сложно отвлечься от этого. Поэтому берешь эту сказку и хотя бы на два часа из этого круга выпрыгиваешь.

Балаян: Дочь у вас не была ни разу?

– Дочь в Америке. Очень сильно меня поддерживает. Такие письма пишет – позавидует психоаналитик.

 

Система "на флешке"

Скворцов: Вы говорили, что ваш приговор почти совпадает с обвинительным заключением. Но это же, наверное, система, когда на флешке судье приносят обвинительное заключение? Вы сами так делали?

– Я сам так никогда не делал, потому что был противником этого всего. Я этому абсолютно не удивляюсь, это и в советские времена было, но этого нельзя делать, потому что есть Пленум Верховного суда о приговоре, который говорит, что недопустимо переписывание обвинительных заключений в приговор. Потому что иначе получается, что не было судебного заседания. Обвинительное заключение – и сразу приговор. Особенно когда показания свидетелей, данные в судебном заседании, полностью игнорируются и пишутся те, которые даны на предварительном следствии.

Вроде бы в связи с моим профессиональным уровнем должны были сделать более-менее по закону, но совпадать на 72,3% – это уже вообще…

Скворцов: А когда следователь с прокурором перед тем, как сдавать дело в суд, приходит к судье и интересуется: пойдет – не пойдет? Так бывает?

– Так практически не бывает. Многое зависит от личности, лично я так никогда не делал, но это не система и даже не предмет для обсуждения – никакого влияния на то, как будет рассмотрено дело, это все равно не окажет. Судья как чиновник никогда не возьмет на себя ответственность предопределять ход рассмотрения дела в суде, не скажет – делай вот так. Он может сказать – я вижу это так, а как поступите вы – ваше дело.

Поймите, я говорю это не для того, чтобы поиметь дивиденды: за время нахождения здесь я потерял чувство страха. Я имею в виду не вообще страха – не боятся только дураки, а чувство внутреннего опасения – что будет, если я чего-то не то скажу.

Балаян: Вы говорите, что надеетесь на апелляцию…

– Я не надеюсь на апелляцию, я надеюсь, что решение будет принято по закону.

Скворцов: А по закону – это как, освободить вас?

– Нет, это упрощенно. Мне можно было избрать меру наказания, не связанную с лишением свободы, но освободить меня нельзя. Срок должен быть реальный, но не 8 лет. Квалификация должна быть другая. Даже статья 290, по которой меня обвиняют, предусматривает изначально штраф, и суд вполне спокойно мог мне вынести штраф и отпустить.

Скворцов: Я читал, что вы прокуратуру за свой счет оснащали мебелью,

Октябрьскую прокуратуру с нуля строили…

– Не только Октябрьскую, но и Волжскую. Про меня до сих пор слухи ходят, что я самый большой землевладелец в Саратове.

Скворцов: А как вы их построили, зарплата прокурора ведь относительно небольшая?

– Как построил… До 2002 года был еще фонд прокуратуры, куда отчислялись деньги за иски и за прочие дела.

Скворцов: Кто отчислял?

– Те, в интересах кого мы предъявляли иски – фирмы и прочие ведомства. Официально перечисляли деньги в фонд развития прокуратуры. Потом это запретили.

Скворцов: Это правильно было или неправильно?

– Двоякое мнение. Если с точки зрения целей и задач прокуратуры, то неправильно. А если с точки зрения того, что прокуратура убогая была и влачила нищенское существование, тогда да. Ведь царь Александр II с чего судебную реформу начал? С того, что построил здания судов. Почему в изоляторах проблемы возникают? Да потому, что третий корпус по проекту Елизаветы, английской королевы, был построен еще Екатериной, с тех пор и стоит. Его в божий вид привести и то сложно...

Или вот больница – финансирование у них сейчас идет "секонд хэнд", вторичное финансирование. Если бы больница не располагалась в четвертом корпусе, где человеческие условия нормальные, то тут было бы так же, как в Нижнем Новгороде.

Вы знаете, отчего умер Вавилов? Оттого что мышечной ткани у него практически не было… Хотя сейчас здесь с питанием намного лучше, чем в Нижнем. Я, например, с удовольствием ем все время первое, никогда не пропускаю.

Скворцов: Зарядка, спорт?

– Не позволяют сосуды, но раз пять от кровати отжимаюсь.

В Нижнем Новгороде со мной сидел бывший член сборной Союза по боксу, который тест Купера три с половиной тысячи раз делал, а есть те, кто ничего не делает, просто лежат, уткнувшись носом в подушку…

 

Ошибка прокурора

Балаян: Не разочарованы вы в профессии своей?

– Нет. А почему я должен быть разочарован?

Балаян: Потому что она обернулась против вас.

– Нет, она против меня не обернулась, это я сам виноват в том, что произошло. Система в данной ситуации выполняет те функции, которые на нее возложены. Другое дело, что отдельные личности это трактуют, руководствуясь эмоциями. Не надо забывать – у работника прокуратуры есть такая же ответственность за фальсификацию доказательств по уголовному делу, как у врача – за врачебную ошибку. Только поверьте мне, что когда человек умер, ему уже все равно, почему это с ним произошло, в отличие от человека, который сидит…

Балаян: А вы уверены, что это эмоции, а не пиар, не желание продвинуться по службе?

– Это не пиар – просто боязнь получить взыскание, потому что обвинительное заключение подписывал заместитель генерального прокурора, и если будет 237-я, то проблемы возникнуть могут. Ну и плюс ложно понятые интересы службы.

Балаян: Фанатизм определенный?

– Да не фанатизм, а показательная порка.

Скворцов: В вашем персональном кодексе чести есть принципы, которые всегда вам помогали и продолжают помогать и здесь?

– Я никогда не ввязываюсь в дела других, никогда не настаиваю на своей правоте априори, и я ничего не боюсь. Вот это помогает. Классические тюремные правила – не верь, не бойся, не проси – они же жизненные. Я никогда ничего ни у кого не просил по жизни. Не верь – это, к сожалению, не всегда, в жизни, наверное, невозможно не верить никому…

А бояться – у меня за всю мою жизнь из выговоров и взысканий можно, как из штакет, палисадник можно построить. Я никогда не боялся брать на себя ответственность.

Скворцов: Как вы себя ощущаете – вы мастодонт правоохранительной системы?

– Скорее динозавр. Вымерший…Реликт.

Скворцов: Почему же на пенсию вовремя не ушли? Сажали бы сейчас огурцы-помидоры… Или вы себя на огороде не представляли?

– Почему, я дом могу своими руками от фундамента до конька построить. В своем доме делал абсолютно все – газовую технику, тепло, свет. У меня допуски к работе есть – токарь пятого разряда, слесарь шестого разряда… Но мне интересно было работать, понимаете? Мне в прокуратуре было интересно! Я делал свое дело. Да мне никто и не предлагал уйти на пенсию. Если бы предложили – ушел бы моментально.

 

"Гуманизация – это анархия"

Балаян: Почему вы пошли на то, что пошли?

– Я в свое время занимался криминологией, если бы сейчас кто-то ответил на вопрос, почему люди совершают преступления, ему бы памятник золотой при жизни поставили.

Балаян: Вы за гуманизацию наказания?

– Нет, я за избирательный подход, только исключительно по закону. Если я совершил преступление, я не отрицаю, что я его совершил. Но я совершил преступление, предусмотренное ст.159 ч. 4 – мошенничество, которая предполагает максимум три с половиной года лишения свободы, учитывая активную помощь следствию. Если я совершил преступление, какая тут может быть гуманизация? Я должен за это отвечать, но отвечать по закону! Не бывает законности казанской, самарской, законности Октябрьского суда или нижегородского следователя. Есть закон, и я думаю, что со мной поступят по закону. А всеобщая гуманизация – это анархия, этого не должно быть.

Скворцов: Сколько вам еще в изоляторе сидеть?

– Весь декабрь буду ездить в суд, читать приговор. В Октябрьском суде клетка в подвале – метр на метр двадцать, дышать нечем, лавочка узенькая вплотную к стене, и на ней сидеть несколько часов…

Знаете, как я прокурором стал в 85-м году? Между зданиями СПГЭС и Октябрьской милиции прорвало теплотрассу, кипяток проник в подвал Октябрьского райотдела, и там сварились заживо семь человек. Сняли прокурора, работников милиции, кого-то посадили, и вот я стал прокурором. И тогда было принято решение, что камеры для заключенных не должны быть в подвальном помещении, потому что это нарушение конституционных прав. А сегодня такие условия во многих судах, и на это никто не обращает внимания.

Скворцов: Вы надеетесь выйти из мест лишения свободы?

– Я знаю, что я выйду.

Скворцов: Чем планируете заниматься?

– Просто жить, у меня внук. Работать, работы очень много. Такие люди, как я, на завалинке не сидят и семечки не лузгают. Моя жена сказала – ты должен делать то, что у тебя получается лучше всего. Я знаете, что умею лучше всего?

Скворцов: Обвинять?

– Нет. Писать – апелляционные и кассационные жалобы. У меня очень хорошо это получается.

Балаян: Адвокатом будете? Правозащитная деятельность?

– Бывшему прокурору работать адвокатом – перестроиться тяжело. К правозащитникам я скептично отношусь – очень много разговоров, а дел нет. Вы в прошлый раз очень правильную тему подняли (члены ОНК. – Ред.), что человек у нас не подлежит содержанию в местах лишения свободы только когда его выносят вперед ногами …

Подпишитесь на наши каналы в Telegram и Яндекс.Дзен: заходите - будет интересно